-----------------------------------------------------------------------------------

Константин Леонтьев. Произведения: http://knleontiev.narod.ru/articles.htm

-----------------------------------------------------------------------------------

Храм и Церковь^[1]

I

Многим русским неприятно расстаться с любимой мыслью о славном мире, за­ключенном в стенах самого Царьграда, да­же и в том случае, если общие условия ев­ропейской политики приведут нас к согла­шению с Турцией. И в этом случае естест­венно ждать какой-нибудь такой комбина­ции, которая поставила бы Константино­поль и оба пролива в зависимость от нас, хотя бы и косвенную, но все-таки прочную по самой силе обстоятельств.

Как и всегда случается в истинно вели­ких и роковых исторических событиях, жи­вое чувство сердца и мечты возбужденного патриотизма совпадает в бессознательных стремлениях своих с самым верным, спо­койным и дальновидным политическим расчетом.

Очень многим утешительно было бы читать и слышать о торжественном шест­вии наших победных дружин с музыкой и развернутыми знаменами по пестрым улицам Стамбула, великолепного даже в неопрятности своей.

Это нравственная потребность внешне­го осязательного триумфа — вовсе даже не шовинизм. Глупое слово шовинизм, выду­манное миролюбивыми либералами, приложимо разве только к французскому че­столюбию, искавшему лишь славы для сла­вы без всякого практического результата.

Россия на Востоке имеет реальную поч­ву действия: у России есть практическое в этих странах назначение, невыразимо бо­гатое положительным содержанием, и по­тому-то, вероятно, все действительные ре­зультаты нынешней блистательной войны уже и теперь превзошли далеко те убогие замыслы, с которыми мы к ней приступали из смирения не столько христианского, сколько либерально-европейского... (а это ог­ромная разница).

И теперь... теперь... как страшно поду­мать, что нечто самое существенное для нас ускользнет опять из наших рук!

Самое существенное — это Царьград и проливы.

Мы должны понять, что это-то и есть для нас и для прочной организации всего восточно-христианского мира самое сущес­твенное уже из одного того, что именно этот пункт считается на Западе затраги­вающим общеевропейские интересы... Что же из этого следует, если бы даже и так? Рим несравненно более еще, чем Царьград, всемирный город, ибо нет ни одного почти государства на всем земном шаре, куда бы Ватикан не простирал своего духовного влияния через посредство множества лю­дей, исповедующих католическую веру И несмотря на это, слабая Италия нашла возможным сделать Рим своей столицей, тогда как об обращении Царьграда в центр великорусской жизни не может быть теперь и речи.

Строго говоря, настоятельный вопрос — не столько даже в удалении самих турок, сколько в непременном уничтожении враж­дебного нам и губительного для единовер­цев наших — нестерпимого европейского на турок давления.

Иметь дело с самими турками было бы нам возможно, если бы Турция была посамобытнее относительно Запада и если бы на почве ее не разыгрывались бы так сво­бодно и бесстыдно западные интриги и подкопы. Мы испытали это и в кандийских делах и в столь печальной для право­славного чувства греко-болгарской рас­пре...

Была эпоха какого-то роздыха и дале­ко, впрочем, не полного для нас улучшения, — это промежуток времени от конца крит­ского восстания и до герцеговинских дел (от  1869 до  1875 года)   Почему же в это время было легче жить и христианам, если не по всей империи, то во многих ее облас­тях? Потому именно, что Турция находи­лась под нашим влиянием... И что же? Чем кончилось все это? Умерщвлением султана Абдул  Азиза,  который  нам  благоприят­ствовал, и болгарскими, давно уже неслы­ханными в Турции, ужасами .. Кто же, зна­комый с этой страной, сомневается, что и в том и в другом политическом преступ­лении участвовала рука сэра Генри Элли­ота, который даже лично, по-видимому, до бешенства завидовал деятельности генера­ла Игнатьева и его огромному влиянию на несчастного султана!..

Злоба личного бессилия в английском после совпала на этот раз с известными всему миру государственными претензиями Великобритании — претензиями, которым давно пора положить конец.

Так или иначе, раньше или немного позднее, Царьград должен подпасть под наше непосредственное влияние... Иначе лучше было бы и не вести войны, лучше бы даже и христиан не приучать возлагать на нас неосуществимые никогда надежды.

И в русском обществе, жаждущем хотя бы временного занятия оттоманской столи­цы, я сказал уже — верный политический инстинкт согласуется на этот раз прекрасно с чувством военной чести, с любовью к свя­тыне народных преданий, с законными тре­бованиями нравственного, полного торжес­тва.

В Москве многие основательно думают, что во всей Европе есть только один голос, долженствующий иметь для нас вес и вну­шать нам уважение, — это голос Германии.

Остальные мнения можно брать в рас­чет лишь из одной внешней вежливости, ни к чему не обязывающей.

И нет разумной жертвы (так думают у нас здесь многие), которой нельзя было бы принести Германии на бесполезном и отвратительном северо-западе нашем, лишь бы этой ценой купить себе спокойное господство на юго-востоке, полном будущ­ности и неистощимых как вещественных, так и духовных богатств.

Балтийское море все равно погибло для нас. Выход из него — в руках Германии, и ей ничего не стоит в удобную минуту создать два Гибралтара на двух скандинав­ских оконечностях.

И чем больше мы дорожим долговеч­ной дружбой, столь выгодной для обеих сторон, тем серьезнее мы должны с нашей стороны заблаговременно позаботиться о другом для нас исходе, о другом направ­лении интересов наших, чтобы избегнуть всякого повода к столкновению даже и в далеком будущем.

Нельзя мерить государственные дела только завтрашним днем.

Вот почему я говорю, что народное чув­ство, на этот раз вполне, хотя и бессозна­тельно, согласуется с государственным зна­чением великого вопроса о движении на Царьград.

Будем надеяться, что история, что сама жизнь опять вынудят нас сделать еще один шаг, — может быть, самый главный.

Но где бы и как бы ни были подписаны условия мира, очень многие в Москве выражают желание, чтобы в числе требований наших от Порты было бы одно настоятельное, касающееся возвращения христианам если не всех, то тех из православных храмов, которые обращены завоевателями в мусульманские мечети.

Более всего имеется при этом в виду конечно, знаменитый храм св. Софии.

Нет спора, желание это самое естественное и прекрасное.

Предъявить это требование в числе стольких других, несравненно для Турции более тяжких и грозных, нетрудно. Достичь этой цели легко во всех случаях; даже в том случае, если бы у Порты осталась до более благоприятного времени некоторая номинальная власть над христианскими странами, освобожденными от прямого действия турецкой администрации.

Я говорю, это легко, вот почему. Не­возможно себе представить, напр., каким образом могут быть осуществлены те глу­бокие реформы, которых требует прочное умиротворение Балканского полуострова без более или менее долгого занятия неко­торых пунктов турецкой территории рус­скими войсками. Только при долгом при­сутствии вооруженной силы можно достичь серьезных результатов и видеть, что рефор­мы, долженствующие удовлетворить хри­стиан, проникают в самую жизнь и не оста­ются одною игрой в европейские фразы и прогрессивные термины.

Конечно, при подобных условиях пер­вые, по крайней мере, попытки к архитек­турному восстановлению храма св. Софии будут возможны. Восстановление такого великого памятника нельзя предпринимать второпях и как попало. Храм св. Софии — это сокровище двоякое: это святыня ве­ры и это перл искусства. Только русские художники могут взяться за это дело, не спеша и зрело обдумав его.

Иначе наш вандализм был бы гораздо хуже турецкого. Турки замазали очень гру­бо иконы из своих религиозных соображе­ний; по нерадению позволили обезобразить стены, вырывая кусками прекрасную моза­ику, покрывавшую их, удалили из храма все те украшения и всю ту утварь, которые составляют необходимую принадлежность православного святилища; снаружи окру­жили здание грубыми минаретами и тяже­лыми, некрасивыми позднейшими при­стройками; но это все исправимо. А если мы раз навсегда, торопясь лишь освятить храм, испортим его навсегда... Если мы по-прежнему будем и при этом случае об­ладать лишь нравственным и государствен­ным мужеством, не обнаруживая ни на ка­ком поприще умственной дерзости, свойст­венной всем истинно культурным, творчес-кимм народам, то не будут ли хоть немного правы те, которые утверждают, что мы нация, умеющая вести героические, блистательные войны и... пожалуй, еще управлять присоединенными странами, но что в области разума и фантазии мы способны только рабски подражать или Западу, или много-много своей собственной старине, да и то изредка и не всегда удачно.

Заметим еще, что, кроме нас, и некому на Востоке взять на себя ответственность за восстановление св. Софии. Исторически лот храм принадлежит, конечно, грекам или, лучше сказать, Вселенскому Патриар­шему Престолу; в распоряжении этого пос­леднего он и должен впоследствии остаться. Этого требует справедливость. Но дело в том, что в случае падения Турции сама Патриархия вынуждена будет почти исклю­чительно опираться на нас.

На почве Православия "нет ни эллина, ни иудея", ни русского, ни болгарина, ни грека, и вселенский, так сказать, храм св. Софии должен стать на берегах Босфора как бы внешним символом всевосточного, православного единения. Сам Босфор дол­жен сделаться отныне средоточием мира, братства и единения для всех христиан Вос­тока, под руководством тех из них, кото­рые всех их сильнее, опытнее и потому спра­ведливее.

Греки бедны и малочисленны; они не в силах будут издержать на реставрацию св. Софии тех сумм, которые может принес­ти в жертву весь Православный мир в сово­купности и особенно Россия.

Сверх того, они должны сознаться, что и в европейской цивилизации мы (русские, конечно, а не югославяне) гораздо сильнее их и можем с большим успехом приложить все ресурсы современной техники к древне-византийскому стилю.

Чтобы иметь понятие о том, каких вос­хитительных результатов может достигать сочетание старовизантийского стиля с но­вейшими познаниями и средствами, стоит только взглянуть на великолепный новый корпус Зографского (болгарского) монас­тыря на Афоне, построенного по мысли покойного г-на Савостьянова.

Я не могу здесь описывать подробно это грандиозное и вместе с тем изящное здание из желтоватого тесаного камня, ук­рашенного в одно и то же время европейски­ми узорными чугунными балконами, в нес­колько этажей один над другим, и каки­ми-то восточными деревянными бельведе­рами или воздушными домиками с окнами, которые, как птичьи гнезда, лепятся где-то на огромной высоте, по наружным стенам, поддерживаемые снизу гигантскими буке­тами расходящихся кверху бревен. Прибав­лю только еще, что темных и скучных кори­доров нет, но на внутренней стороне, об­ращенной на тихий монастырский двор, мощенный плитами, для сообщения между кельями существует открытая галерея, об­разуемая широкими и отлогими арками из того же желтоватого камня, как и все зда­ние.

Стоит только видеть эти новые зографские постройки и сравнить их, с одной сто­роны, со старыми византийскими корпуса­ми того же монастыря, а с другой — с ка­зарменным стилем хотя бы русской Пантелеймоновской киновии на Афоне, чтобы убедиться, до какой степени они лучше и тех и других.

Русский Пантелеймоновский монас­тырь, справедливо славящийся строго ду­ховной жизнью иноков своих, в архитектур­ном отношении не замечателен и даже про­изводит печальное впечатление на человека со вкусом.

Он очень обширен; церкви его внутри благолепны; иконостасы оригинальны и очень разнообразны, но все штукатурные корпуса его имеют тот гладкий казармен­ный характер, который нам, русским, к со­жалению, слишком хорошо знаком по сто­льким постройкам нашим александровско­го, так сказать, стиля, — по некоторым коронным зданиям, изуродовавшим Мос­ковский Кремль, по Аничкову дворцу, по всем частным жилищам этого периода. Эти белые штукатуренные казенные церкви с зе­леными крышечками и куполами!., и тому подобное... Это ужасно!

Монастырь Руссик, отчасти от денеж­ных условий, отчасти от прилива монахов, привлекаемых в него высотой нравственной жизни, принужден был строиться спешно; по образцам 20-х и 30-х годов, принесенных в памяти из России, и к тому же, видно, не было никакого Савостьянова под рукой для исправления вкуса и стиля.

Разница огромная между самым новей­шим направлением русских построек, — на­правлением, ищущим своего идеала, и ужасными наклонностями нашей вчерашней ста­рины в области архитектуры.

Но то, что у нас уже отходит, по край­ней мере в идеале, то у восточных едино­верцев наших еще во всем цвету, раболепст­во перед пошлым бюргерским и плоским стилем современной западной жизни.

Кто был, напр., в Афинах, тот поймет, что я хочу сказать, указывая на этот только опрятный, только белый, только новоевро­пейский город!

Не грекам нынешним по силам рестав­рировать св. Софию, а разве-разве нам, но и то осторожно.

Сочувствуя вполне желанию многих москвичей — видеть храм св. Софии вос­становленным и освященным даже и в том случае, если султан еще останется в Царьграде, — я нахожу, однако, необходимым обратить внимание на нечто гораздо более важное и драгоценное, на благоустройство невещественной Церкви, на умиротворение и утверждение Православия на Востоке.

II

Все, мне кажется, должны понять, что именно на Босфоре нужнее всего непосред­ственное действие сильной десницы и бес­пристрастного ума, стоящего выше мест­ных и мелко-патриотических страстей. Рус­ское влияние или русская власть в этом великом средоточии не должны иметь ни­какой исключительной окраски, ни юго-сла­вянской, ни греческой, русская власть или русское влияние должны приобрести в этих странах характер именно вселенский... И в этом смысле Цареградская Патриархия должна стать для этого русского всеприми-ряющего влияния самой мощной и прочной нравственной опорой. Дело не в лицах, зани­мавших за последнее время этот великий и многозначительный по свойству самой местности престол; дело не в национальнос­ти этих лиц и не в поведении их; дело в значении самого престола. Вопрос не в епископах; не в людях, живших под веч­ным "страхом агарянским". Люди меняют­ся; вопрос в древнем учреждении, под ду­ховным воздействием которого сложилась и окрепла и наша, еще столь живучая до­селе, Московская Русь.

Несчастным болгарам, в утеснении сво­ем мечтавшим лишь о том, как заявить миру о существовании и человеческих пра­вах своей подавленной народности, было простительно и естественно видеть в Царьградском Патриархе только греческого владыку. Для великой России необходим иной — орлиный полет; для русской мощи достойнее самовольно смиряться перед безоружной духовной силой православного учреждения, вдохнувшего 1000 лет тому назад в нас христианскую душу, чем вступать в раздражительный и мелочной антагонизм с  ничтожным   по   численности  греческим племенем. Вопрос тут не в греках или славянах; это одна близорукость, это политика жалкая и бесплодная; дело, сказал я, прежде в умиротворении, в укреплении Вселенского Православия.

Царьград есть тот естественный центр к которому должны тяготеть все христианские нации, рано или поздно (а может быть и теперь уже) предназначенные составить с Россией во главе великий Восточно-православный союз.

Не столицей Греческого и Болгарского царства должен стать когда бы то ни было Царьград и тем более не главным городом государств более отдаленных, а столицей именно Восточного союза этого; и в этом (только в этом) смысле его, правда, можно будет назвать вольным или нейтральным городом.

Вольным только для членов союза.

Ибо какое мы имеем право и против отчизны нашей, и против потомства, и против тех христиан, за которых мы бьемся и приносим такие кровавые жертвы, допустить иные влияния, так называемые европейские, на равных с нами правах?

Даже при турках, которые представляли как бы то ни было в этих странах нешуточную силу, — эти чуждые интриги посягали нередко на самые священные интересы наши, — например, на спокойствие Церкви, ибо   западная   дипломатия   попеременно поддерживала то греков, то болгар в их разнузданном   ожесточении   друг   против друга, стараясь вырвать их из-под нашего примиряющего влияния. После этих примеров чего можно было бы ожидать, если бы Константинополь стал каким-то бессмыс­ленно нейтральным городом, и все это пе­строе, самолюбивое и раздражительное население христианской Турции было бы предоставлено мелким страстям своим, без нашего "veto", в одно и то же время дружес­кого и отечески грозного!..

Желать видеть Царьград каким-то все­европейским вольным и вовсе даже и косвенно недоступным для нас городом может только простодушное незнание дела или преступное в своих тайных целях лицемерие.

Восточный вопрос будет кончен, даже и в том случае, если Порта сохранит еще на этот раз какую-нибудь тень владычества, подобно великому Моголу в Ост-Индии... Сервер-паша прав, говоря, что Оттоман­ская империя во всяком случае теперь поги­бла.

Но что сумеем мы водрузить на этих развалинах, на этих остатках почти неожи­данного крушения?..

Разрушить враждебную силу — мы раз­рушили со славой, счастием и правдой.

Но что мы создадим? Вот страшный вопрос¹..

Создание есть прежде всего прочная дисциплина интересов и страстей. Либера­лизм и дальнейшее подражание Западу не могут создать ничего.

И какое же орудие охранительной, зиж­дущей и объединяющей дисциплины мы найдем для дальнейшего действия на Вос­токе, как не то же, уже издавна столь спаси­тельное и для нас, и для всего славянства,

— Вселенское Православие?

Об его укреплении, о новых средствах к его процветанию мы должны прежде все­го заранее и немедленно позаботиться.

Не восстановление храмов веществен­ных важно: утверждение духовной Церкви, потрясенной последними событиями.

Надо прежде всего примирить болгар с греками.

Надо оставить на первое время часть болгар под Патриархом в южной Фракии и в южной Македонии, отдавши все осталь­ное экзарху. И часть греков под болгарами, где придется. Надо достичь того, чтобы Патриарх снял с болгар проклятие, если по уставу имеет он право сделать это без созвания нового собора, если болгары созна­ются, что они поступали неканонически. И они должны сознаться и покаяться в этом.

По  внешности   весь   спор   в   границах —  и более ничего; греки давали меньше; болгары хотели больше. По совести, обе стороны нечисты,  ибо  обе  они  страдали одинаково тем филетизмом, который про­клят греками на бурном соборе 72-го года. Обе стороны обращали святыню личной веры в игралище национального честолю­бия. С обеих сторон епископы имели сла­бость забывать о мире Церкви, подчиняясь воплям толпы, голосу собственной крови, коварству европейской дипломатии и дей­ствию турецких соображений: раздели и властвуй...

Вот в чем одинаковая вина и греческой, и болгарской иерархии.

Не будем, однако, судить строго и епис­копов. Они — люди; и, быть может, игра всех вышеперечисленных влияний, вместе взятых, была слишком сильна, чтоб можно было устоять против нее и не согрешить перед Духом Святым!

И между греческими епископами есть прекрасные люди. Здесь этого будто бы не знают, а мы, жившие на Востоке, знаем это. А то, что у нас любят твердить: "греки льстивы до сего дня", — так это и повто­рять стыдно, это очень не умно, и только!

Кто же не льстив в политике? Какая нация, какое государство? Всякий обязан быть в государственных делах если не гру­бо лжив (это тоже иногда невыгодно), то мудр яко змий...

Государство или нация не лицо; ни го­сударство, ни нация на политическое само­отвержение права не имеют. Нельзя стро­ить политические здания ни на текучей воде вещественных интересов, ни на зыбком пес­ке каких-нибудь чувствительных и глупых либеральностей... Эти здания держатся прочно лишь на отвлеченных принципах ве­рований и вековых преданий.

В церковном же вопросе и болгары, и греки были одинаково льстивы и неправы по совести. Разница та, что канонически, формально, в смысле именно отвлеченных принципов предания, греки были правее.

Нельзя же допускать двойной иерархии в смешанных по населению областях, как того хотели во что бы то ни стало болгары; ни своевольно и насильственно отлагаться, как они сделали в 72-м году.

Болгары, пожалуй, потому еще были льстивее (или умнее) греков в этом деле, что раскол им выгоден для чисто местных национальных целей; они искали раскола преднамеренно, искусно и упорно раздражая греков, и добились того, чего искали.

А греки, увлекшись гневом и надежда­ми на помощь Англии, воображали, что Свя­тейший русский Синод сделает грубую ошибку и официально заступится за болгар, подвергая и себя обвинению в игнорирова­нии даже апостольских правил. "Два епис­копа в граде да не будут" и т. д. Греки, говорю я, сделали политическую ошибку; они дали посредством полного отлучения болгарам возможность простирать свободнее прежнего свое национальное влияние до последнего македонского села. Отделенным болгарам никто из греков явно и законно уже мешать не мог. А европеизированные и прогрессивные турки потворствовали, продолжая игру свою: "divide et impera"⁴. Кто же не льстив в национальных делах? Следует быть искусным. И наше русское счастье в том лишь, что у нас практический национальный интерес и вся государствен­ная мудрость должны совпадать именно с теми отвлеченными принципами, с теми священными преданиями, о которых я выше говорил. Итак, повторяю, дело не в славя­нах и не греках... Дело в Церкви Право­славной, которой дух дал нам знамя даже и в этой еще не оконченной борьбе...

Если бы в каком-нибудь Тибете или Бенгалии существовали бы православные монголы или индусы с твердой и умной иерархией во главе, то мы эту монгольскую или индустанскую иерархию должны предпочесть даже целому миллиону славян с либеральной интеллигенцией ä la Гамбетта или Тъер, должны предпочесть для прочной дисциплины самого славянского ядра!

Сила России нужна для всего славянства, крепость Православия нужна для России; для крепости Православия необходим тесный союз России с греками, обладателями святых мест и четырех великих Патриарших Престолов...

Тот, кто славянин в широком, а не в местно-македонском или каком-нибудь фракийском смысле, тот должен в церков­ном деле быть за греков — даже и поневоле, если он уже предубежден на основании старых каких-то летописей.

Пусть, кто хочет, продолжает кричать так скучно и поверхностно. "Фанар! Фанар! Фанар!"

Пусть кричат о горестях и обидах, записанных на старых пергаментах!.. Надо верить в Россию, в ее судьбу, в ее вождей...